[indent] Дэвид ловит себя на том, что перестаёт читать молитвы, во время возношения хвалы Господу Нашему. Слова сами собой вылетают из головы, а уста остаются приоткрытыми. Виной всему то, что он засмотрелся на солнечные лучи, что игрались в призме пыльных стёкол. Давно же в этом храме не убирались, и этим обязательно нужно будет заняться, но не сейчас. Ведь мир так прекрасен, так удивителен, каждая минутка должна быть важна для проживания. Столько всего нужно успеть сделать: прочувствовать, сделать, рассказать... И ведь мы думаем о том, что у нас ещё вся жизнь впереди, некуда спешить. Можно наслаждаться земными благами, а отмаливать душу пойдём уже ближе к смерти, в глубокой старости. Но откуда мы знаем, когда закончится наша секунда? Когда у нас не будет катастрофически хватать времени? Тогда и начнём хвататься за этим моменты, наслаждаться простотой окружающего мира. А сейчас мы задумываемся только о проблемах хлеба насущного. Такая мелочь...
[indent] Всю тяготу житейского зноя начинаешь ощущать в тот момент, когда рядом с тобой кто-то умирает. Умирает ребёнок. Маленький ангел, который не успел ещё ничего узнать и понять, который лишь только мечтал о том, что вот-вот и всё случится. Он повзрослеет, встанет на ноги и начнёт шагать семимильными шагами. Но этого не происходит. Маленький Бен ничего этого не успел. Родители отказались от него в довольно позднем возрасте, когда ему было восемь лет. Он так и не нашёл ответов на свои вопросы, потому что задать было их просто некому. Никто не подумал о том, что может творится в голове и душе маленького сознания. Ведь они хотели, а не Бен. Бен не просил его рожать, чтобы потом у родителей отяжелели руки и опустились. А мальчишка очень славный, отец Дэвид старался рассмотреть всех детей, что поступали к нему в приют, хоть это было и сложно сделать. Только пять лет он стоит на своём месте главного пастора и управляющего приютом, поэтому не всё получается так хорошо, как хотелось бы. Но он старается, делает это с чистой совестью.
[indent] Ничего не предвещало беды, как в один прекрасный день у Бена сильно заболел живот. Церковь находится рядом с центом города, поэтому мальчику тут же вызвали скорую. Оказалось, что у него злокачественная опухоль, которую не было смысла оперировать. Посоветовавшись с врачами, было принято решение: Бену дадут спокойно уйти. Малыша оставили в больнице, потому что в приюте не было тех условий содержания, которые были необходимы. Так сразу и так много, отец Дэвид не был к такому готов. Потому что ситуацию нужно было объяснить остальным ребятам, особенно тем, с кем Бен был близок. О смерти Палмер говорил со всеми, даже с самыми маленькими, только со всеми - разными словами. Пугать нет смысла, все должны быть готовы к тому, что конец наступит. И наступить он может в любой момент. Будь чист и открыт, тогда бояться тебе будет абсолютно нечего.
[indent] На заднем фоне слышен хор мальчиков, которые сопровождают службу. Голоса Бена там больше нет. Передвигаться мальчик может теперь только с помощью коляски и в сопровождении медсестры. Подстриженный налысо, с воткнутой капельницей в синие тонкие руки, Бен захотел присутствовать на службе. Петь он уже не сможет, только если тихо и себе под нос. Этот мальчик стал слишком рано взрослым: ему пришлось всё понять и принять, потому что Дэвид не хотел, чтобы ему врали. Он не должен был умирать в неведении. Если отходить ко Господу, то с полным сознанием дела. Только печален тот факт, что улучшение самочувствия на последней стадии - это признак приближающегося конца. Ремиссия перед тем, как сделать последний вздох.
[indent] Мурашки по коже, отец Дэвид ведёт плечами и возвращается к молитве с тяжёлым вздохом скорби. Бен ещё здесь, среди них, и ради него нужно обязательно постараться. Именно этим Палмер и занялся. Он знал, как Бену нравятся пираты карибского моря. В волшебников он не верил, хотя точно знал, что чудо может случиться с каждым. В интернете отец Дэвид видел, что актёр, который играет главного пирата, может в своём сценическом костюме приехать в больницу, чтобы порадовать там ребят. Только не знал, как это можно организовать. Затем наткнулся на номер человека, который исполняет такие вот странные мечты. По телефону получилось оставить свою заявку, голос по ту сторону трубки сообщил, что приедет в назначенное время в приют, чтобы обговорить все детали, уточнить пожелания. Сегодня отец Дэвид ждал мистера Щербатски в гости. А пока он всецело отдался тому, чтобы возносить свою хвалу.
[indent] Служба закончилась, к отцу Дэвиду тут же ринулись самые преданные прихожане. Кто-то хотел поговорить, кто-то что-то спросить, а кто-то хотел просто жать этому смелому человеку руку. Палмер помнил о том, что его ждёт Бен, но пока всех мальчиков из приюта отправили завтракать. Пастору приходилось много времени отдавать своим прихожанам, потому что их вопросы и идеи никогда не иссякали. Что-то касалось веры, что-то интересно было по писаниям. Кто-то желал разобраться в себе, но тогда отец Дэвид тут же отправлял на исповедь. Когда череда зевак рассасывалась, то сам Палмер отправлялся в столовую приюта, чтобы перекусить. Да, едой его рацион не назовёшь, но голода он практически не испытывал. Пустая каша и чай. Отец Дэвид сидел отдельно, сегодня он тихо наблюдал за тем, как Бен общается со своими друзьями. Бледный, истерзанный, но сейчас счастливый. Этот мальчик должен запомниться всем, но не сейчас. Сейчас же всё будет для него.
[indent] К назначенному времени все дела были закрыты. Отец Дэвид волновался, потому что не знал, как всё будет происходить. Его социализация не прошла успешно до сих пор, поэтому выход в социальный мир давался ему с большим трудом. Длинная, чёрная ряса, из-под которой иногда мелькали чёрные брюки, а также острые носы туфель. Аккуратная белая реечка опоясывала шею. Волосы приглажены, под глазами томные синяки, а кончики пальцев мёрзнут. Палмер не замечал себя, он всецело отдавался своему служению.
[indent] Заметив, что у ворот церкви припарковалась машина, а оттуда вышел мужчина, отец Дэвид тут же устремился на улицу. Быстро сбежал по крыльцу, ноги путались в чёрной ткани, впопыхах  открыл калитку. В нос сразу ударил запах одеколона и остатков бензина. Но лицу растекается приветливая улыбка и Палмер отходит в сторону, чтобы дать возможность мистеру Щербатски пройти на территорию церкви.
[indent] — Здравствуйте, мистер Щербатски, я отец Дэвид, можно просто Дэвид, — как только гость переступает порог, Палмер протягивает ему руку для крепкого рукопожатия. Он знает, что мальчики сейчас сидят по своим комнатам, занимаются делами в свободное время, ведь впереди тяжёлая рабочая неделя. Отец Дэвид совсем не позаботился о том, что человек может быть не привыкшим к такой обстановке. Ведь сам он здесь прожил всю свою жизнь: — Я так понимаю, что у Вас ко мне будут вопросы? Хотя, у меня к Вам тоже, — затараторил Пармер, а затем усмехнулся на свою же глупость: — Простите, что я так с порога. Пройдёмте? — рукой отец Дэвид указал на двери храма, а не самого приюта.

мне стало здесь сложно и тяжело дышать. я теряюсь и не могу сосредоточиться. никогда бы не подумал, что вероисповедание сможет стать модой, культом. люди начнут толпами завалиться в стены старого каменного храма, прося Спасителя о самых низменных вещах. здоровье, материальное благополучие, дети, мужья\жены — это так... по-человечески. в них нет покаяния, нет сострадания к ближним, к самим себе. они хотят жить лишь в комфорте и достатке. когда этого не хватает, то бегут за помощью. а когда все при всем, то не напрягаются даже. в этот очаг бездны я вхожу с трудом, невозможно смириться с новым поворотом. для меня слишком много молящихся. и в каждом я вижу свои недостатки. потерялось мое бревно, замылилось.
в такие моменты и дни мне помогает физический труд. после уборки в храме меня ждет работа на земле. люблю наблюдать за тем, как прорастают плоды усердного труда. нельзя сравнивать детей с овощами, но я позволю себе такой ход. потому что много времени я отдаю приюту. и только сейчас, через пять лет, когда есть возможность остановиться и присмотреться, я замечаю весь масштаб ответственной работы. все косяки я себе не прощаю. гнёт разрастается у меня за спиной, лицом прижимая к полу церкви. мне нужно больше и усерднее молиться. как будто возвращаюсь в детство. слышу голос отца Николоса. я хочу назад.
храм пуст. я обнаруживаю себя в самом центре. рукава подрясника закатаны до локтя. подол запихнут за пояс черных брюк, что кроются под тканью, которая не должна елозить по полу. пальцы вцепились в рукоять швабры, на конце которой замоталась грязная тряпка. рядом ведро с водой, которую уже нужно поменять. век потребителей. я был рожден в него, но явно попал не туда, куда нужно было. считаю, что не предназначен для того, чтобы видеть весь этот смрад. по-доброму уже не получается. я теряю самоконтроль. теряю самого себя.
мысли заставили меня застопориться в работе, а отвлек голос. я резко обернулся, чтобы посмотреть на того, кто пришел. в течении дня прихожане любят забежать на пару минут, чтобы поставить свечку или принести что-то из вещей/продуктов на пожертвование. а я уже не могу реагировать по-другому. я улыбаюсь. искренне и с любовью. от тяжелых дум и скверных переживаний отвлекаюсь на страдания, которые мне принесли. но искривление на лице было скрыть слишком сложно. точнее, я не успел этого сделать. брови дрогнули вверх, глаза распахнулись, а губы поджались. я сделал шаг в сторону и задел ведро, благо, вовремя успел его придержать рукой, иначе бы вся грязь, которую я успел собрать из углом, расплескалась заново.
я редко выхожу в город. ведя активную приходскую деятельность, я смог привлечь тех людей, которые помогают мне с тем, чтобы поддерживать контакт с внешней реальностью. кто-то заказывает еду на кухню, ищет тех, кто может починить/заказать новую мебель. мальчишки. невозможно уследить сразу за всеми сорванцами разного возраста. помню, что отец Николас был намного более терпеливым и многозадачным, чем я. но я стараюсь. настраиваю себя на то, что всё ещё впереди. но не всегда это самовнушение мне помогает.
ощущения меня не подводят — не могу понять, кто стоит передо мной. я вижу яркую женщину, но что-то внутри меня не дает сделать шаг навстречу. что-то не позволяет быстро откинуть швабру, распустить рукава и начать диалог. я лишь сначала испуганно киваю, притягивая к себе грязную тряпку. я защищаюсь. в голове лезут всякие разные мысли.
служба закончилась пару часов назад, зачем-то говорю крайне расплывчатую информацию. просто не знаю, что ещё здесь можно сказать. я не могу отказать. я занят. не люблю, когда вот так просто отрывают от дел. мне нужно переоблачиться, если выходить на исповедь. от одежды тянет потом, волосы взмокшие и чуть растрёпанные. я успел только проследить за тем, чтобы мальчики поели, а у самого и куска хлеба во рту ещё не побывало. но мой долг гласит о том, что я не могу отказать вот так страждущему человеку. тем более тому, кто просит о покаянии.
меня зовут отец Дэвид, приглашаю к знакомству.
отставляю швабру, отодвигаю ведро в сторону, чтобы не мешалось под ногами. спертый запах пыльной влаги, от алтаря все еще тянет ладаном. я разматываю рукава, которые теперь выглядят мятыми. проводу ладонью по волосам, чтобы примять их к голове. мой взгляд бегает, я не смотрю прямо в лицо, как делаю это обычно. внутри такой клубок смятения, который нельзя вот так просто разложить по полочкам и понять для себя, чтобы на самом деле происходит. улыбка дребезжит на губах. я отсаживаюсь на длинную скамейку подальше от принадлежностей для уборки. оставляю место для того, кто пришел ко мне. сам сажусь, рукой указываю на скамью рядом со мной. решаю для начала остановиться на простом разговоре, чтобы понять, готов ли человек к исповеди. все думаю, что исповедь — это излияние тяжелых переживаний. но всё далеко не так просто, как может показаться на первый взгляд.
когда мы садимся рядом, то я стараюсь как-то расслабиться и отвлечься от того, что происходит со мной. всё внимание обращаю на женщину. сначала слова не идут, но я мешкаю всего пару секунд. ведь шаблон всегда готов.
что вас беспокоит? можно подумать, как на приеме у врача. обычно они говорят просто — «жалуйтесь». так я обращаюсь, когда вижу, что человеку совсем плохо. но здесь за потребностью сходить в церковь кроется что-то непонятное для меня. хотя за свою пасторскую жизнь я успел понавидаться всякого разного. не смотрю в глаза, смотрю в пол рядом с ее ногами. так мне проще будет услышать.