[indent] Каллум никак не может уснуть. Он считает, сколько над ним и под ним может быть вот таких ещё серых потолков. Сколько сейчас глаз мучительно долго выжидают утра, вылизывая белёную поверхность. Карнеги даже не замечает, как в очередной раз вздыхает и ёрзает по простыням, потому что поясница в таком положении затекла. Он не может уснуть, потому что несколько дней подряд (или не совсем подряд, отследить последовательность для него слишком сложно в таком состоянии) к нему во сне приходит Ирвинг. Рассказывает о том, как на Ближнем Востоке может быть жарко, как гибнут люди, как близок тот момент, когда они снова могут встретиться. Каллум до последнего пытается себя убедить в том, что это всё – бредни. Ему ближе голоса мертвецов, что затухают каждый раз, когда губы присасываются к узкому горлышку бутылки. А они (губы) делают это всё чаще, ровно пропорционально тому, как чаще появляется младший брат перед его закрытыми веками на полусфере глазного яблока. Все сны с ним слишком реальны. Каллуму кажется, что он чувствует терпкий запах пота и специального средства для стирки военной формы. Ему снится тепло протянутых ладоней и горечь родного дыхания. Сердце щемит, потому что вот оно – эта встреча – она так близко, но в тот же момент так бесконечно далеко. Они живут от увольнения до увольнения, но этого слишком мало, чтобы заглушить гнетущее чувство скуки. Или будоражащее чувство беспокойства. Каллум не может уснуть, потому что думает о том, что его младший братишка может погибнуть в любой момент. Он столько понаслушался о несчастных случаях, преднамеренных повреждениях и глупых закономерностях, что теперь перед каждой ночью, когда солнце закатывается за горизонт, его начинает потряхивать. Тремор не остановить даже давлением лёгкого одеяла или тяжёлой подушки на ухо.
[indent] Карнеги дрожаще выдыхает через приоткрытый рот. В уголках глаз уже засохла влага, чем-то напоминающая слёзы. Предчувствия его никогда ещё не подводили, а именно этой ночью почему-то стало особенно не по себе. Лёгкая боль пропитывает кожу, как кровь – рваную рану. Каллум не может определить, в какой части тела ему особенно больно. Кажется, что он – одна большая рана, которая никогда не затянется. Из закрытого окна ему дует, матрац под спиной кажется жёстче, чем обычно, а глаза всё никак не закрываются. Каллум ждёт, когда брат придёт к нему наяву, а не во сне. Он хочет убедиться в том, что с Ирвингом всё в порядке.
[indent] [indent] « С ним не всё в порядке. »
[indent] Голос возникает из неоткуда, но Каллум не вздрагивает даже, как будто привык к этому обращению. Он тяжело вздыхает, комкая пальцами одеяло. В нос ударяет больничный запах. Он особенный, состоящий из медикаментов, мочи и хлорки. Боль пульсирует под кожей, как будто готова отдаться регенерации. Карнеги вздыхает снова, снова ждёт, когда придёт хоть какое-то оповещение с другой стороны. Бессознательно он же знает, что брат всегда на связи. Он его *чувствует*, поэтому если бы что-то случилось, то… Он бы почувствовал. Глаза распахиваются от ужаса. Каллум резко садится на кровати и втягивает носом воздух. Опять этот запах. До боли знакомый, особенно в те моменты, когда приезжает скорая помощь, чтобы отвести в реанимацию и вычистить желудок. Карнеги не показывает матери, что поднасел на спиртное, хотя она живёт всего в паре кварталов. Иронично, даже не заходит. Они не встречаются в магазинах или на узких улочках родного города. Кажется, посчитали, что умерли друг для друга. Возможно, оно так и есть. А, возможно, так просто будет лучше. Она ведь никогда не признает свою неправоту, а Каллум её вряд ли когда-нибудь простить за всё то, что она разрешала миру делать с ним. Карнеги хочет всем этим в себе вызвать гнев, но у него не получается. Рождается только безумное чувство беспокойства. Всё новыми и новыми волнами на него накатывает тревога. Сидеть в кровати, пропитанной холодным потом, невозможно.
[indent] [indent] « Мы должны его спасти. »
[indent] Каллум стряхивает с себя одеяло и встаёт голыми ступнями на холодный пол. Единственная двуспальная кровать скрипит от того, что теряет вес человека. Не хочет отпускать. Или жалобно скулит из-за скуки. Она помнит многое. Она хочет всё вернуть обратно. И этого же хочет Каллум.
[indent] – Мы должны его спасти, – задумчиво повторяет Карнеги, смотрит куда-то вниз, а его руки уже шарятся по шкафу. Оттуда он вытягивает потрёпанные брюки, мятую на вороте рубашку и пиджак с модными заплатками на локтях. Его состояние – сумеречное, он не ответственен за то, что делает. И голосов-то не слышит, просто ловит волну. И эта волна подсказывает ему, что нужно сделать. Рука тянется к телефону, уверенный, твёрдый голос заказывает такси до ближайшей автостанции. Из Балтимора придётся уехать, но чтобы обязательно потом вернуться. Остаётся постель не заправленной, потому что она очень ждёт, когда всё вернётся на свои места.
[indent] Карнеги уезжает только с одним портмоне. И с мыслью о том, что с Ирвингом что-то не так. Его сердце бешено колотится, руки что-то делают, ноги куда-то несут. Каллум полностью терять контроль над собой: над телом и разумом, им движет какая-то совсем другая сила. Как будто во сне, он следует по зову, красной нитью ведущему к цели. И Карнеги знает, кто его так сильно зовёт к себе. Кому так сейчас необходимы крепкие объятия и успокаивающий шёпот над ухом. Каллум играет с самим собой в игру «горячо – холодно», чем он ближе к месту назначения – тем ему становится жарче. И это оказывается спасительно. Напряжение держит в тонусе, но чем ближе он к городу, в который его звал Ирвинг, тем больше он возвращается в сознание. Мир вокруг изменился. Он потерял привычные стены Балтимора. Но сложно сказать, куда именно Карнеги попал. Да ему и всё равно. Главное, что с младшим братом всё хорошо. Или они уже решили, что всё недостаточно хорошо.
[indent] Тянущий поводок ослабевает, как только носки мужских ботинок упираются в ступеньки. Каллум медленно отрывает взгляд от места столкновения и читает вывеску, которая гласит: госпиталь. Его передёргивает. Значит, что-то всё-таки случилось. Мышцы сами собой сокращаются и набирают скорость, на стойке он произносит для медсестры фамилию Карнеги и так указывает ему на номер палаты. Ладони покрываются потом, а в горле наоборот пересыхает. Предчувствие его никогда не обманывало. Особенно, когда дело касалось чего-то плохого. Например, смерти. Точнее, в случае Каллума – всё, что касалось смерти, казалось более реальным, чем всё остальное. Ладонь хватается за холодный металл дверной ручки, сама же дверь распахивается с такой силой, как будто Карнеги на неё поднапёр в надежде, что она будет тяжелой. Как будто она не пропускала такой необходимый воздух. Сердце замерло, когда Каллум увидел на кушетке лежащего младшего брата. И тот был ранен.
[indent] – Ирвинг…, – шепчет, хотя брат явно не спит. Они встречаются взглядами, и тут уже Карнеги позволяет себе затянуться воздухом. Тот самый, который у него стоял в носу и во рту ещё дома, в Балтиморе. Дрожащие губы поджимаются, а брови в болезненной мимике стекаются к переносице. Кажется, что Каллум готов вот-вот заплакать. Он всегда так реагировал на любые травмы младшего брата, а потом с любовью их латал. Сейчас же такой возможности у него не было.
